Выявление проблемных зон в области инновационных процессов и внедрения новых технологических решений раскрывает доктор технических наук, профессор Университета ИТМО, научный руководитель объединения «Магеллан» Самуил Горелик (далее — С.Г.)
Ведущие: Корреспондент газеты «Невское время» Марина Слащева (1)
Аналитик компании «ДиДиДжи Корпорейшен» Юлия Лещинская (2)
Ведущий 1:
При слове «инновации» у россиянина появляется саркастическая усмешка. И неудивительно: по телевизору про них говорят каждый день, а в реальности – днем с огнем не сыщешь. Почему нельзя точно обозначить причины, мешающие у нас развитию инноваций?
С.Г.:
С одной стороны, причин много, с другой – их нет. Инновациям ничего не мешает, и в то же время мешает все. В первую очередь, уже существующие технологии. Люди, которые внедрили в свое время эти технологии, еще не успели получить достаточную прибыль, чтобы отказаться от старых. Для перехода часто нужны кризисы: экономические, военные. Или волевые решения очень высокого уровня. Война – очень сильный кризис, который влияет абсолютно на все. После войны происходили резкие скачки технологий. Принимались сильные волевые решения, потому что нужно было совершенствовать оружие, старое терялось само по себе. Даже после российско-грузинской войны, которая вскрыла немало недостатков в нашей армии, в том числе неработающую связь. И после кризиса 2008 года появился интерес к инновациям: освободился большой объем денег, бизнесмены стали искать, куда их вкладывать, потому что вкладывать в старое нет смысла.Да и в настоящее время интерес к вложениям в инновационные проекты резко возрос в связи с кризисными явлениями в мировой политике и экономике.
Ведущий 2:
Можете ли Вы привести конкретные примеры того, как старые технологии мешают внедрению новых?
С.Г.:
Таких примеров, к сожалению, полно. Например, если посмотреть на практически все технические задания, по которым выполняются разработки новых систем управления пассажирскими перевозками в Санкт-Петербурге, да и в других регионах, то легко заметить, что они составлены теми, кто занимается эксплуатацией действующих систем. Требования, как правило, сводятся к автоматизации текущих процессов управления. Обратите внимание, что люди, которые обслуживают перевозки, должны написать технические требования к системе, которая может уничтожить их рабочие места и/или заставит переучиваться! Могут ли они написать себе приговор? Конечно, нет! Но это только часть проблемы. Вторая часть в том, что граждане становятся все более активными пользователями современных информационных технологий. У каждого в руках смартфоны и гаджеты. А в технических требованиях, к примеру, к системе оплаты проезда, по-прежнему главными инструментами для оплаты называются пластиковые карты (транспортные и банковские). Только их выпуск, распространение и обслуживание обходятся в сотни миллионов… Только в Питере и только за год… А с новыми технологиями все затраты сокращаются в разы… И гражданам будет намного комфортнее! Может быть надо, чтобы требования к госзаказам формулировали ученые и специалисты, а не чиновники? Или снижение затрат и удобство пользователей – это вторично, а первичны требования к расходованию бюджетов и сохранению обслуживающего аппарата?
Ведущий 2:
Но сегодня только ленивый не говорит о цифровизации и интеллектуализации. Разве это не шаги в том направлении, о котором Вы говорите?
С.Г.:
Важно, как делаются и как будут делаться эти шаги. Возьмем вопрос: для чего нужна цифровизация? Как правило, на всех конференциях и форумах (читайте или смотрите, например, обсуждения Санкт-Петербургского инновационного экономического форума 2019), в большинстве директивных документов и выступлениях лидеров общественного мнения слышно, что цифровизация позволит упростить подачу заявлений, принятие решений, контроль, отчетность, документооборот и т.п.
Это для кого важно? Для чиновников или граждан? Чиновники видят свою задачу в улучшении формальных показателей (KPI называются – мода из Америки), освоении бюджетов, сохранении своих позиций… Вот ругают, например, министерство цифрового развития, что оно медленно осваивает текущий бюджет по нацпроекту «Цифровая экономика» .
А, ведь, цифровизация изменяет коренным образом отношения между людьми, между покупателем и продавцом, меняет все жизненно важные технологии. И снизу, от граждан, должны идти инициативы по созданию и внедрению новых решений. Малый бизнес, ориентированный на потребности людей, – это главный источник инноваций и развития. И только коммерческие структуры на конкурентных началах могут быстро внедрить новые решения. А не государственные организации или корпорации… А куда бюджет идет? Ответ ясен…
Это проблемы экономической и управленческой культуры, традиций, может быть, даже, образования, которое сегодня очень сильно отстает от уровня технологического развития.
Ведущий 1:
Существуют ли какие-нибудь способы измерения уровня инновационной культуры?
С.Г.:
Да. Есть более или менее точные процедуры измерения инновационной культуры, все можно объективно «мониторить» и оценивать по странам, регионам, городам. Анализ можно проводить по любой выборке, на уровне группы, крупного и среднего социального объекта, который связан с инновациями, на уровне всего интернета, всего человечества. На любом уровне можно выделить интегральные признаки и по ним все определить. Но дело не только и, даже не столько, в измерениях. Возникла новая ситуация. Появилось понятие Интеллектуальной Среды Обитания. И внутри этой среды происходит конвергенция различных направлений жизнедеятельности. Транспорт, инфокоммуникации, торговля, поддержание здоровья, жилище – на языке математической теории информации сводятся к одним и тем же моделям управления, поведения пользователей, обеспечения безопасности и энергоэффективности. Можно говорить о среде обитания, которая вокруг одних и тех же пользователей объединяет ЭКОСИСТЕМЫ, каждая из которых направлена на повышение коммуникационности, комфортности, физической и экологической безопасности, энерго- и ресурсо- эффективности обитателей. Интеллектуальные системы – основа такой среды обитания. И оценка инновационной культуры сводится не к формальным показателям, а к оценке удовлетворенности людей, которые пользуются инновациями. Люди должны чувствовать не лозунги типа химизации, автоматизации, электрификации, цифровизации, а результаты. Качество жизни — вот главный результат.
Ведущий 2:
Вы упомянули образование. Как образование связано с инновационной культурой и происходящими процессами типа «цифровизации и интеллектуализации»?
С.Г.:
Среднее и высшее образование должно готовить молодых людей для жизни в условиях постоянного и быстрого (раз в несколько лет) обновления технологий жизнеобеспечения. Оно должно давать фундаментальные знания (научные и нравственные законы, принципы, в первую очередь), и некоторые технологические навыки, чтобы ими пользоваться в настоящем и ближайшем будущем и, самое главное, уметь самостоятельно обучаться. Двух-трех лет для послешкольного обучения более чем достаточно. Дальнейшее образование должно совмещаться с профессиональной деятельностью. Нужно создавать инструменты для самостоятельного обучения или дистанционного, под контролем опытных специалистов. Инновационные технологии должны внедряться в студенческой и школьной среде в первую очередь. Для взрослых надо обеспечивать максимально широкий доступ к новым знаниям и возможность развивать новые навыки, чтобы люди могли приспосабливаться к новым профессиям и изменяющемуся миру.
Ведущий 1:
Как перестроечная ломка сказалась на преобразовании науки и включении ее в систему рыночной экономики?
С.Г.:
Я считаю, положительно. Несмотря на то, что все считают – отрицательно. В СССР, к сожалению, наука развивалась только в интересах войны – это была единственная серьезная система мотивации развития наук. Говорить, что Россия была на передовых позициях в науке, все равно что говорить, как мы хорошо жили. Перестройка резко улучшила научный климат, раскрепостила и освободила людей, хотя многих и заставила искать средства к существованию. Число российских ученых ничуть не уменьшилось, а увеличилось, потому что они стали искать финансирование на Западе, уезжать. Ничего страшного в том, что наши люди получили доступ к науке, нет. Я тоже смог заниматься той наукой, которой хочу, а раньше занимался только в интересах войны. Не сводится все к прагматизму. Настоящие ученые – первые, кто был недоволен тем, что не могут обмениваться с иностранцами информацией, знаниями. Перестройка сломала все эти границы: мы реально вошли в мировой научный процесс. До этого наши ученые не получали ничего: ни премий, ни грантов. Сейчас наши научные работы публикуются, их читают. Языковой барьер тоже преодолен. Перестройка прекрасно повлияла на достижения науки, встроенной в мировую экономику. И наш бизнес сейчас построен в значительной степени на достижениях науки. Но главная проблема здесь — коррупция. Распределение грантов и финансирование научных исследований и разработок – это самый больной вопрос. Количество посредников, которые предлагают свои услуги в получении финансирования под надуманные или очевидно некачественные идеи, выдаваемые за инновационные, растет с каждым годом. Сегодня они требуют за свои услуги до 30% от суммы гранта. Причем, съедают в бюджете проекта статьи для оплаты сторонних услуг или закупок оборудования. А исполнителям — только зарплата, по которой еще и налог платится более 40%. А еще и организации, типа высших учебных заведений, снимают свои 15-20%. Вот и возникает система, при которой похожие проекты выполняются из года в год, формируются формальные отчеты. А бизнес очень настороженно относится к условиям софинансирования таких проектов. Потому как боится попасть в последующем «под раздачу».
Ведущий 1:
Как же преодолеть изолированность науки, замкнутость внутри вузов и НИИ?
С.Г.:
Вопрос непростой. Прежде всего, не надо это преодолевать. Науку нельзя делать публичной. У людей, которые ей занимаются, есть понятие авторства, амбиций. Двигают науку амбициозные люди, немножко честолюбивые, немножко тщеславные, но амбициозные. Им надо создать обстановку с возможностью публикаций, признания, любви. Не нужны миллионы, но нужны возможности, средства для удовлетворения любопытства. Вузам сейчас дают нормальные деньги, и я считаю, что не надо преодолевать эту замкнутость. Надо создать систему финансирования, которую будут контролировать сами ученые. И сделать это пока не поздно сейчас. Иначе настоящих ученых в России не останется. И еще. Надо, чтобы технические требования, задания и концепции на новые разработки по госзаказам исполнялись научными командами на конкурсной основе. Несколько научных команд на соревновательной основе, и конкурс на лучшее решение. Как в архитектуре.
Ведущий 1:
Почему государство неэффективно в налаживании связей науки и бизнеса?
С.Г.:
Государство не должно ничего налаживать. Моя позиция такова: дайте электричество, свободу в общении, транспорт, инфраструктуру – и не мешайте. Государство должно не мешать и выделять гранты, причем позволить распределять эти деньги самому научному сообществу. Появился даже такой термин – «грантоежки», которые одну и ту же тему подают на разные гранты, ничего не делают и продолжают получать деньги. Самый страшный разврат – не когда дети смотрят порносайты, а когда молодые люди получают гранты по второму, третьему разу за одну и ту же работу. Потому что они становятся коррупционерами и считают, что это нормально. Государство должно это давить, а оно провоцирует. Вот где его неэффективность. Думаю, в государстве нет достаточной свободы, нет контроля со стороны общества. Если бы само научное сообщество распределяло гранты, оно бы давало их людям, которые действительно способны их использовать.
Ведущий 1:
А как развить конкурентный спрос на инновации в среде, где преобладают крупные монополисты?
С.Г.:
Надо содействовать малому и среднему бизнесу. К тому же большое спасибо государству за то, что оно подняло шум вокруг инновационных технологий, и надо шуметь дальше.
Ведущий 1:
Ученые так и останутся людьми несколько потусторонними?
С.Г.:
Как-то раз Эйнштейн пришел в гостиницу и спросил: «Скажите, где живет профессор Эйнштейн?» Портье посмотрел и говорит: «Господи, да вы же и есть профессор Эйнштейн!» – «Да, это я помню, я не помню, в каком номере я живу», – ответил профессор. Понимаете, какая разная точка зрения у портье и у Эйнштейна? Да, в каком-то смысле мы все странные, кто занимается наукой, – мы творческие.
Ведущий 1:
Часто ли встречается модель «ученый-инноватор, самостоятельно занимающийся бизнесом и реализующий свои изобретения», возможна ли вообще такая модель?
С.Г.:
Очень редко встречается, почти никогда. Тот, кто изобрел бизнес, не становится его владельцем, когда он реализуется. Таких пять-десять процентов. Обычно как только ученый начинает внедрять идею, он придумывает новую, которая уничтожает предыдущую. Он сам является могильщиком своей предшествующей идеи. Чаще всего проект продают на ранней стадии, получают деньги и начинают заниматься следующим. Для многих людей идея – самоцель. Те, кто внедряет, и те, кто создает, – разные люди с разным образом мышления. Стоит разделять создающего идею, команду, которая ее воплощает, и тех, кто ее потребляет и продает. Это три разные команды, которые в бизнесе имеют свою долю и играют свою роль. Не надо бояться, что крупный бизнес выкупит идею и будет ее развивать, потому что многие идеи так пропадают – третьей стадии нет. Бизнес делают, а потом не знают, кому он нужен. Надо основываться на решении, кому он нужен, и потом начинать делать.
Ведущий 1 :
На каком этапе развития находятся сейчас «упаковщики проектов», посредники между учеными и предпринимателями?
С.Г.:
Такие у нас начинают появляться. Это как раз те, кто стоит между идеей и командой, между командой и инвестором. Я почти созрел для этой деятельности, она мне понятна. Я сам предлагаю идею. Могу оценить ее будущее, оформить пакет, научно обосновать и увидеть ее перспективность в экономике. Дальше могу найти инвестора и его увлечь, но управлять не могу и не хочу.
Ведущий 1:
При внедрении таких людей и их обучении следует перенимать зарубежный опыт или учиться с нуля?
С.Г.:
Внедрять никого не надо. Такие люди есть, развиваются внутри среды, исходя из существующего опыта. Думаю, надо учить, несмотря на то что какая-то часть появляется самостоятельно. Перенимать опыт тоже всегда надо, даже если он зарубежный. Лучше всего американский, потому что мы ближе к ним. Мы их ругаем, но ближе всего именно к ним. Знаете, с кем больше всех ругаются? С близкими людьми. А с теми, кто далеко, ругаться не надо, потому что общих интересов нет. Перенимать нужно любой опыт, и с нуля учиться тоже можно. Учеба в принципе заключается в том, что кто-то перенимает чужой опыт. Априорные знания и способности тоже необходимы. Однозначно, это должны быть люди с системным мышлением, чем обладают не все, и, значит, не каждый сможет стать «упаковщиком». Их надо находить, выделять, учить. Вводить в специальность как менеджеров инновационных проектов. Но это должны быть скорее не менеджеры, а заинтересованные люди, которые будут работать на основе своей прибыли, тогда будет эффективно.
Ведущий 2:
Является ли «Сколково» проводником прочих проектов в инновационно обустроенный мир и надо ли повторять этот опыт?
С.Г.:
Все, что делается, какой бы шум ни происходил, приучает людей к тому, что инновации – это хорошо. Важно не перегнуть палку, чтобы «Сколково» не стало ругательным словом. Потому что иногда оно таковым становится. И это есть результат плохого управления процессом развития инноваций в нашей стране. Вот объединение «Магеллан» развивается на основе коммерческой инициативы и партнерства. И ничего плохого к репутации великого открывателя новых земель, он надеюсь, не прибавит.